Сергей Оробий
Критик, литературовед. Кандидат филологических наук, доцент Благовещенского государственного педагогического университета. Автор ряда монографий. Печатался в журналах «Знамя», «Октябрь», «Homo Legens», «Новое литературное обозрение» и многих других.
В очередном обзоре – ревизия зимнего нон-фикшна.
Жанр с бородой
(Михаил Веллер. Веритофобия. – М.: АСТ, 2018)
Ранний Веллер прославился как профессиональный рассказчик легенд Невского проспекта, поздний запомнится как мыслитель. «Веритофобия» – его персональное «не-могу-молчать»: толстовско-солженицынский бородатый жанр, в котором должен попробовать себя любой претендент на звание «ВПЗР», Веллеру по определению органичен. Люди боятся смотреть правде в глаза, настойчиво избегают истины, даже если это грозит для них опасными последствиями – почему?! Если вас в самом деле беспокоит эта проблема, то вот исчерпывающий ответ на пятистах страницах, держитесь за поручни. Зачем писать такую книгу? Глупый вопрос, ведь «боязнь правды, искреннее отрицание правды, невосприимчивость к правде, глухота и слепота перед неотразимыми аргументами правды… давно заслуживает осмысления», и скрывать это больше нельзя, поскольку «мы живём в решительное время. Самое решительное для Европы за полторы тысячи лет».
Дмитрий Быков назвал это сочинение научной работой, облачённой в форму монолога армейского старшины. Очень мягкая оценка. На самом деле «Веритофобия» представляет собой адскую смесь философского трактата, встречи с читателями, урока политинформации, доклада на провинциальной научно-исследовательской конференции и танца дервиша. И страшно, и весело. Тут надо бы всплеснуть руками: «сейчас так не пишут!», ан нет: таких интеллектуальных консервов на наших литературных складах ещё полным-полно.
Мемуары самого известного атеиста планеты
(Ричард Докинз. Неутолимая любознательность. Как я стал учёным. – М.: Corpus, 2018)
«Итак, в свидетельстве о рождении и паспорте я записан как Клинтон Ричард Докинз, а моего отца звали Клинтон Джон Докинз. Так случилось, что он был не единственным К. Докинзом, упомянутым в “Таймс” в связи с тем, что в марте 1947 года в частной больнице Эскотин в Найроби у него родился сын. Другим был преподобный Катберт Докинз, англиканский миссионер и нам не родственник. Моя мать была озадачена потоком поздравлений, которые стали приходить из Англии от епископов и других духовных лиц, ей незнакомых, но любезно призывавших Божье благословение на ее новорожденного сына. Не знаю, помогли ли мне благословения, направленные не по адресу и предназначавшиеся сыну Катберта, но он пошёл по стопам своего отца и стал миссионером, а я пошёл по стопам своего и стал биологом».
Да уж, вот так ирония судьбы, ведь нет на свете человека, более далёкого от церковной стези, чем Докинз. Недаром в первых строках автобиографии он считает нужным упомянуть: инициалы его полного имени совпадают с инициалами Дарвина. Критики называют эти мемуары «элегантными»: и впрямь, соблюдён идеальный баланс между занимательными житейскими подробностями (Докинз родился в Кении, где его отец был колониальным служащим, – со всеми вытекающими экзотическими последствиями: в детстве был укушен скорпионом, в семье знакомых его семьи жили львы) и описанием интеллектуальных штудий. Это первая часть автобиографии: до 1976 года, когда Докинз опубликовал «Эгоистичный ген» и стал звездой. Земную жизнь пройдя (точнее, рассказав) до половины, ученый вдруг впадает в хорошо продуманный фатализм: «Что, если бы шутка моей мамы… оказалась правдой и меня воспитали бы как сына в семье миссионера? Не стал ли бы я и сам тогда миссионером?.. Оглядываясь на свою жизнь, задаёшься вопросом, в какой степени твои достижения, а также твои неудачи можно было предсказать еще в детстве. В какой степени они определяются качествами, доступными измерению?.. Можно ли перечислить свои сильные и слабые стороны, плюсы и минусы и с их помощью разобраться в своих удачах и неудачах?» Хороший философский трамплин для обещанного продолжения.
Неисчерпаемый Шкловский
(Виктор Шкловский. Собрание сочинений. Том 1: Революция / Сост., вступ. статья И. Калинина. – М.: Новое литературное обозрение, 2018)
Совсем недавно «Редакция Елены Шубиной» выпустила дайджест «Самое шкловское», а теперь творчество великого формалиста предстаёт в формате «полное собрание сочинений», и это мероприятие чрезвычайно интригует. Академик Гаспаров вспоминал, что когда в ИМЛИ предлагали академическое издание гладковского «Цемента» со всеми вариантами, то начальство решило: «Не надо – слишком самоубийственно». Вот и Шкловского издавать в формате ПСС… не скажем «самоубийственно», но – непросто. У него было много «подёнщины», чрезвычайно любопытной, но не переиздававшейся десятилетиями: в этом томе (волнующе тысячестраничном) таких текстов несколько десятков.
Шкловский, впрочем, и в академическом формате не совсем академичен. Необычен сам принцип этого издания – не хронологический, а тематический: первый том – про Революцию в ее разнообразных проявлениях (второй том объединит понятие «Фигура», он будет мемуарно-автобиографическим). Вообще, из всех формалистов Шкловский оказался самым перечитываемым и переоткрываемым – это касается даже хрестоматийнейших его произведений вроде «Воскрешения слова». Оказался, в конце концов, не только всех пережившим, но и живее всех живых. Поэтому, только появившись на прилавках, эта книга оказалась встроена в злободневно-публицистический контекст. Составитель тома убеждён, что нынешнему читателю Шкловский полезен не только в академическом, но и в житейском смысле – дескать, эпоха повторяется, и нынешние интеллектуалы оказываются в схожем положении: «Как не терять бодрости и задора в эпоху господства апатичных, аполитичных и послушных – ответ на этот вопрос, как мне кажется, любой современный читатель и сможет найти в текстах Виктора Шкловского». Интересно, как бы отнёсся к этим словам сам автор, известный своей политической осторожностью?
